покупай, мое сердце, билет на последний кэш
из лиможа в париж, из тривандрума в ришикеш
столик в спинке кресла, за плотной обшивкой тишь
а стюарда зовут рамеш
ну чего ты сидишь
поешь
там, за семь поездов отсюда, семь кораблей
те, что поотчаянней, ходят с теми, что посмуглей
когда ищешь в кармане звонкие пять рублей -
выпадает драм,
или пара гривен,
или вот лей
не трави своих ран, мое сердце, и не раздувай углей
уходи и того, что брошено, не жалей
***
Уже ночь, на стекла ложится влага, оседает во тьму округа. Небеса черней, чем зрачки у мага, и свежо, если ехать с юга. Из больницы в Джерси пришла бумага, очень скоро придется туго; "это для твоего же блага", повторяет ему подруга.
Бобби Диллиган статен, как древний эллин, самая живописная из развалин. Ему пишут письма из богаделен, из надушенных вдовьих спален. Бобби, в общем, знает, что крепко болен, но не то чтобы он печален: он с гастролей едет домой, похмелен, и немного даже сентиментален.
Когда папа Бобби был найден мёртвым, мать была уже месяце на четвёртом; он мог стать девятым ее абортом, но не стал, и жив, за каким-то чёртом. Бобби слыл отпетым головорезом, надевался на вражеский ножик пузом, даже пару раз с незаконным грузом пересекал границу с соседним штатом; но потом внезапно увлёкся блюзом, и девчонки аж тормозили юзом, чтоб припарковаться у "Кейт и Сьюзан", где он пел; и вешались; но куда там.
Тембр был густ у Бобби, пиджак был клетчат, гриф у контрабаса до мяса вытерт. Смерть годами его выглядывала, как кречет, но он думал, что ни черта у неё не выйдет. Бобби ненавидел, когда его кто-то лечит. Он по-прежнему ненавидит.
Бобби отыграл двадцать три концерта, тысячи сердец отворил и выжег. Он отдаст своей девочке всё до цента, не покажет ей, как он выжат.
Скоро кожа слезет с него, как цедра, и болезнь его обездвижит.
В Бобби плещет блюз, из его горячего эпицентра он таинственный голос слышит.
***
поезжай, моё сердце, куда-нибудь наугад
солнечной маршруткой из светлогорска в калининград
синим поездом из нью-дели в алла'абад
рейсовым автобусом из сьенфуэгоса в тринидад
вытряхни над морем весь этот ад
по крупинке на каждый город и каждый штат
никогда не приди назад
поезжай, моё сердце, вдаль, реки мёд и миндаль, берега кисель
операторы 'водафон', или 'альджауаль', или 'кубасель'
все царапины под водой заживляет соль
все твои кошмары тебя не ищут, теряют цель
уходи, печали кусок, пить густой тростниковый сок или тёмный ром
наблюдать, как ложатся тени наискосок,
как волну обливает плавленым серебром;
будет выглядеть так, словно краем стола в висок,
когда завтра они придут за мной вчетвером, -
черепичные крыши и платья тоньше, чем волосок,
а не наледь, стекло и хром,
а не снег, смолотый в колючий песок,
что змеится медленно от турбин, будто бы паром
неподвижный пересекает аэродром buy my heart, a ticket to the last cache
from Limoges to Paris from Trivandrum in Rishikesh
a table in the back of the chair, with the thick skin calm
a steward named Ramesh
why are you sitting
sing
there seven trains from here, seven ships
those pootchayanney, go to those posmugley
when looking for a pocket voiced five rubles -
falls AMD
or a pair of hryvnia,
or is lei
the grass is not his wounds, my heart, and do not inflate the coals
care and that thrown without pity
***
Already night falls on the glass moisture settles into the darkness of the county. Heaven ink than pupils at the magician, and fresh, if you go to the south. From the hospital in Jersey came to the paper, very soon will be in difficulty; & Quot; it's for your own good & quot ;, repeats his girlfriend.
Bobby Dilligan become like the ancient Greeks, the most picturesque of the ruins. He wrote letters of almshouses, widow of scented bedrooms. Bobby, in general, know what hard is sick, but not that he is sad he was going home from the tour, hangover, and even a little sentimental.
When dad Bobby was found dead, his mother was already in the fourth month; he could be her ninth abortion, but did not, and lived for some chёrtom. Bobby was known as a notorious thug, put on an enemy knife belly, even a couple of times with illegal goods cross the border into neighboring states; but then suddenly became interested in the blues, and the girls already hampered skidded to park at the & quot; Keith and Susan & quot ;, where he sang; and hanged; but where there.
The tone was thick Bobby, was checkered jacket, neck bass to have wiped out the meat. Death years of his peeping as gyrfalcon, but he thought the damn thing she will not leave. Bobby hated being someone treats. He still hates.
Bobby played twenty-three of the concert, thousands of hearts opened and burned. He will give his all to the girl cents, will not show her how he squeezed.
Soon the skin peel with him as peel and immobilize his illness.
In Bobby splashes blues, from his hot epicenter he hears a mysterious voice.
***
Go, my heart, somewhere at random
solar bus from Svetlogorsk in Kaliningrad
blue train from New Delhi alla'abad
by bus from Cienfuegos to Trinidad
Shake out over the sea this hell
grain by grain to every city and every state
never come back
Go, my heart away, rivers honey and almonds, jelly coast
operators 'Vodafone', or 'aldzhaual' or 'kubasel'
all the scratches under water heals salt
all your nightmares you are not looking to lose goal
go, sadness piece, drink a thick cane juice or dark rum
watch as the shadows fall obliquely,
as a wave pours melted silver;
will look as if the edge of the table in the temple,
tomorrow when they come for me four -
tiled roofs and dresses are thinner than a hair,
not frost, glass and chrome,
rather than snow, grind in a scratchy sand,
that zmeitsya slowly from the turbines, as if steam
fixed crosses airport Смотрите также: | |
