Сорок первый - год потерь и страха
Заревом кровавым пламенел.
Двух парней в растерзанных рубахах
Выводили утром на расстрел.
Первым шёл постарше, тёмно-русый,
Всё при нём: и силушка, и стать,
А за ним второй - пацан безусый,
Слишком юный, чтобы умирать.
Ну, а следом, еле поспевая,
Семенила старенькая мать,
О пощаде немца умоляя.
«Найн,- твердил он важно,- растрелять!"
«Нет! - она просила,- пожалейте,
Отмените казнь моих детей,
А взамен меня, меня убейте,
Но в живых оставьте сыновей!"
И ответил офицер ей чинно:
«Ладно, матка, одного спасай.
А другого расстреляем сына.
Кто тебе милее? Выбирай!»
Как в смертельной этой круговерти
Ей сберечь кого-нибудь суметь?
Если первенца спасёт от смерти,
То последыш - обречён на смерть.
Зарыдала мать, запричитала,
Вглядываясь в лица сыновей,
Будто бы и вправду выбирала,
Кто роднее, кто дороже ей?
Взгляд туда-сюда переводила...
О, не пожелаешь и врагу!
Мать своих сынов перекрестила.
И призналась фрицу: «Не могу!»
Ну, а тот стоял, непробиваем,
С наслажденьем нюхая цветы:
«Помни, одного мы убиваем,
А другого - убиваешь ты».
Старший, виновато улыбаясь,
Младшего к груди своей прижал:
«Брат, спасайся, ну, а я останусь,-
Я пожил, а ты не начинал».
Отозвался младший: «Нет, братишка,
Ты спасайся. Что тут выбирать?
У тебя - жена и ребятишки.
Я не жил, - не стоит начинать».
Тут учтиво немец молвил: «Битте,-
Отодвинул плачущую мать,
Отошёл подальше деловито
И махнул перчаткой, - расстрелять!"
Ахнули два выстрела, и птицы
Разлетелись дробно в небеса.
Мать разжала мокрые ресницы,
На детей глядит во все глаза.
А они, обнявшись, как и прежде,
Спят свинцовым беспробудным сном, -
Две кровинки, две её надежды,
Два крыла, пошедшие на слом.
Мать безмолвно сердцем каменеет:
Уж не жить сыночкам, не цвести.
«Дура-матка, - поучает немец, -
Одного могла бы хоть спасти».
А она, баюкая их тихо,
С губ сыновних вытирала кровь...
Вот такой убийственно-великой
Может быть у Матери любовь. Forty-First - year loss and fear
Bloody glow blazed.
Two guys in torn shirts
O morning shot.
First went the older, dark-brown,
Everything with him: and Silushka, and become,
And then the second - a beardless boy,
Too young to die.
Well, after barely keeping up,
Semyon an old mother,
German begging for mercy.
"Nine - he repeated important - murdered in! & Quot;
"No! - She asked - perhaps
Cancel the penalty of my children,
In return, me, kill me,
But leave the sons alive! & Quot;
And the officer said to her politely:
"Okay, the uterus, one saves.
A shoot another son.
Who do you nicer? Choose! "
Like this deadly whirlwind
She had to save someone able to?
If you save the firstborn from death
That last-- is doomed to death.
Mother sobbed, wailed,
Looking at the faces of sons
As if indeed he chose,
Who native who it expensive?
Looking back and forth translation ...
Oh, and do not wish the enemy!
The mother of his sons crossed himself.
And Fritz admitted: "I can not!"
Well, he was, impenetrable,
With pleasure smelling flowers:
"Remember, we kill one,
And another - kill you. "
Senior, guilty smile,
Younger pinned to his chest:
"Brother, escape, well, I'll stay -
I lived, and you did not start. "
Withdraw Jr: "No, brother,
You save yourself. What can I choose?
You have - a wife and kids.
I did not live - do not start. "
Then politely German said: "Beatty -
He pushed the weeping mother,
He walks away briskly
And he waved his glove - shoot! & Quot;
Gasped two shots, and the birds
We flew fractionally in heaven.
Mother opened her wet eyelashes,
Child looks into my eyes.
And they embraced, as before,
Sleep soundly lead -
Two bloodless, two of her hopes,
The two wings that went for scrapping.
Mother silent heart to stone:
I do not live my little boy, did not bloom.
"Dura-queen - teaches German -
One could even save. "
And she said, cradling them gently,
With lips filial he wiped blood ...
Here's a great killer,
Maybe Mother love. Смотрите также: | |
